Русский лейк
II. Первого сына спровадил
Конечно можно представить себе, каким воспитателем и отцом мог быть такой человек. С ним как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то-есть он вовсе и совершенно бросил своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских чувств, а просто потому что забыл о нем совершенно. Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а дом свой обратил в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этого дома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то может быть на ребенке некому было бы переменить рубашонку. К тому же так случилось, что родня ребенка по матери тоже как бы забыла о нем в первое время. Деда его, то-есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе. Впрочем если бы папаша о нем и вспомнил (не мог же он в самом деле не знать о его существовании), то и сам сослал бы его опять в избу, так как ребенок всё же мешал бы ему в его дебоширстве. Но случилось так, что из Парижа вернулся двоюродный брат покойной Аделаиды Ивановны, Петр Александрович Миусов, многие годы сряду выживший потом за границей, тогда же еще очень молодой человек, но человек особенный между Миусовыми, просвещенный, столичный, заграничный и при том всю жизнь свою европеец, а под конец жизни либерал сороковых и пятидесятых годов. В продолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России, и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, о трех днях февральской парижской революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах. Это было одно из самых отраднейших воспоминаний его молодости. Имел он состояние независимое, по прежней пропорции около тысячи душ. Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило с землей нашего знаменитого монастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых молодых летах, как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке, или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс с «клерикалами» почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью. Услышав всё про Аделаиду Ивановну, которую, разумеется, помнил и когда-то даже заметил, и узнав, что остался Митя, он, несмотря на всё молодое негодование свое и презрение к Федору Павловичу, в это дело ввязался. Тут-то он с Федором Павловичем в первый раз и познакомился. Он прямо ему объявил, что желал бы взять воспитание ребенка на себя. Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын. Если в рассказе Петра Александровича могло быть преувеличение, то всё же должно было быть и нечто похожее на правду. Но действительно Федор Павлович всю жизнь свою любил представляться, вдруг проиграть пред вами какую-нибудь неожиданную роль, и, главное, безо всякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе, как в настоящем например случае. Черта эта впрочем свойственна чрезвычайно многим людям и даже весьма умным, не то что Федору Павловичу. Петр Александрович повел дело горячо и даже назначен был (купно с Федором Павловичем) в опекуны ребенку, потому что всё же после матери оставалось именьице, дом и поместье. Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребенка и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне. Случилось так, что обжившись в Париже и он забыл о ребенке, особенно когда настала та самая февральская революция, столь поразившая его воображение, и о которой он уже не мог забыть всю свою жизнь. Московская же барыня умерла и Митя перешел к одной из замужних ее дочерей. Кажется, он и еще потом переменил в четвертый раз гнездо. Об этом я теперь распространяться не стану, тем более, что много еще придется рассказывать об этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыми необходимыми о нем сведениями, без которых мне и романа начать невозможно.
Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он всё же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим. Юность и молодость его протекли беспорядочно: в гимназии он не доучился, попал потом в одну военную школу, потом очутился на Кавказе, выслужился, дрался на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и, сравнительно, прожил довольно денег. Стал же получать их от Федора Павловича не раньше совершеннолетия, а до тех пор наделал долгов. Федора Павловича, отца своего, узнал и увидал в первый раз уже после совершеннолетия, когда нарочно прибыл в наши места объясниться с ним насчет своего имущества. Кажется, родитель ему и тогда не понравился; пробыл он у него не долго и уехал поскорей, успев лишь получить от него некоторую сумму, и войдя с ним в некоторую сделку насчет дальнейшего получения доходов с имения, которого (факт достопримечательный) ни доходности, ни стоимости он в тот раз от Федора Павловича так и не добился. Федор Павлович заметил тогда, с первого разу (и это надо запомнить), что Митя имеет о своем состоянии понятие преувеличенное и неверное. Федор Павлович был очень этим доволен, имея в виду свои особые расчеты. Он вывел лишь, что молодой человек легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив, кутила и которому только чтобы что-нибудь временно перехватить и он хоть на малое время разумеется, но тотчас успокоится. Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то-есть отделываться малыми подачками, временными высылками и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более и пр. и пр. Молодой человек был поражен, заподозрил не правду, обман, почти вышел из себя и как бы потерял ум. Вот это-то обстоятельство и привело к катастрофе, изложение которой и составит предмет моего первого вступительного романа или лучше сказать его внешнюю сторону. Но пока перейду к этому роману, нужно еще рассказать и об остальных двух сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда те-то взялись.
Страницы: 1 2 3 4 5
Сегодня в русскую сеть запускают документальное кино «Русская пятерка» – на нашем сайте уже вышло интервью с одним из его продюсеров, обязательно его прочитайте, там временами что-то невероятное.
А сюда я пришел, чтобы проорать, если вы вдруг не заметили, или заметили, но почему-то решили пройти мимо, или вообще не посчитали нужным. Посмотрите. Немедленно. Этот. Фильм.
Причем, дело вообще не в фильме как в таковом.
Почему-то я уверен, что мое восприятие феномена Русской пятерки не особо отличается от вашего. Нам кажется, мы прекрасно знаем эту историю: в «Детройте» середины 1990-х культовый канадский тренер собрал пятерых русских игроков, сбежавших (или просто уехавших) из СССР. Они играли в интересный комбинационный хоккей, которому научились в ЦСКА и сборной, помогли своей команде выиграть два Кубка Стэнли; между первым и вторым случилась страшная авария в результате которой один из игроков, самый отважный, Владимир Константинов, стал инвалидом.
Загружаю…
За 20 с лишним лет, которые прошли с тех времен, это история будто бы стала для нас частью нашего быта – это безусловно крутая история, но она уже не бьет в самое сердце (кстати, возможно поэтому фильм про нее сняли американцы, а не мы).
Так вот – это не так. У нас просто замылился взгляд и мы слишком увязли в социальных сетях. Русская пятерка Детройта – это одно из самых мощных явлений нашего и мирового спорта и у нашего поколения еще есть шанс запомнить его именно таким – и сохранить в коллективной памяти.
Это история про политику – Советский союз железными щупальцами вцепился в своих игроков и не отдавал их просто так; американцы, которым нужны были супергерои хоккея, разрабатывали шпионские схемы, чтобы вытащить их на свою территорию.
Это история чисто про спорт и хоккейный стиль – так, как пятерка русских играла в одной из самых жестких лиг в истории спорта (в НХЛ 1990-х), не играл больше никто. Весной-2019 мы водили хороводы вокруг Гусева и Кучерова, которые рвали Швейцарию: Ларионов, Федоров, Козлов, Фетисов и Константинов это та же радиосвязь, только не на одной диагонали, а в по всему периметру площадки. Если честно, до сих пор захватывает дух.
Загружаю…
Это история про жизнь – ни в один момент заокеанской карьеры никому из наших звезд не было легко, и своему первому совместному кубку они радовались меньше недели – вы обязаны помнить почему.
Я не сомневаюсь, что вы прекрасно помните историю Русской пятерки. Но я подозреваю, что вы, как и я, забыли, сколько в ней было крови, пота, слез, счастья и чистого русского героизма. У меня нет объяснения, почему я говорю об этом именно сейчас и мне немного стыдно, что для этого понадобился целый фильм, снятый парнем из США, но – самое правильное, что вы можете сделать – это набрать в ютубе «Русская пятерка» или посмотреть этот фильм, или найти какой-нибудь текст, а потом прочитать целую книгу; я уже третьи сутки примерно этим и занимаюсь.
Это история, которую мы просто не имеем права забыть – и которую мы уже почти забыли.