Пресс конференция после матча

Гран При Сан Марино

• Трасса
• Перед гонкой
• Четверг
• Пресс-конференция
• Пятница
• Свободные заезды
• Пресс-конференция
• Суббота
• Свободные заезды
• Квалификация
• Пресс-конференция
• Воскресенье
• Гонка
• Круг за кругом
• Пресс-конференция
• После гонки

1. Михаэль Шумахер (Ferrari) 1.26’19″670
2. Дженсон Баттон (BAR) + 0’09″702
3. Хуан-Пабло Монтойя (Williams) + 0’21″617

Вопрос: Самыми интересными были первые несколько кругов. Расскажите нам о них…
Телевизионная часть Михаэль Шумахер: Да, конечно. Дженсон на старте был очень быстр, мне даже показалось, что он едет по сухой, а я — по мокрой трассе. К счастью он не слишком оторвался, через несколько кругов резина набрала нужную температуру, я смог атаковать и мы ехали очень быстро — около 1.21 на круге, но он все равно сохранял отрыв. В тот момент я подумал, что нас ждет трудная гонка, но потом мы смогли поддерживать столь высокий ритм, а он кажется немного потерял в скорости.

Вопрос: Первый круг получился интересным, масса инцидентов на старте. Как вы оцениваете то, что произошло на входе в шикану после поворота Tosa?
Михаэль Шумахер: Моя сторона трассы была очень скользкой и я боролся с Хуаном и естественно старался удержать его позади, зная, что через несколько кругов резина прогреется и я получу преимущество в скорости. Важно было удержаться за Дженсоном.

Вопрос: В вашей машине было чуть больше топлива, чем у Баттона, вы заехали в боксы на два круга позже него. В квалификации это имело критическое значение?
Михаэль Шумахер: Не думаю, на квалификации Дженсон великолепно проехал быстрый круг, а я — нет, вот и результат. Он заслужил поул, а я — второе место на старте.

Вопрос: Дженсон, после старта вы стали лидером гонки, расскажите о первом круге…
Дженсон Баттон: Это фантастически приятно. Я выжал из машины все, чтобы оторваться на первых кругах и смог это сделать. Я доволен скоростью на первом отрезке, но увы, после дозаправки и смены резины я стал проигрывать Михаэлю.

Вопрос: Вы жалуетесь на потерю скорости, хотя по сравнению с остальными клиентами Michelin вы выглядели как день и ночь. Насколько хороша была машина? Ее можно назвать совершенной?
Дженсон Баттон: Нет. Во время гонки дул ветер и машина была более нервной в управлении, чем мы рассчитывали, но даже с учетом этих проблем темп был очень хорош.

Вопрос: Хуан-Пабло, а как выглядел первый круг с вашей точки зрения?
Хуан-Пабло Монтойя: Михаэль плохо стартовал, его машина была медленной в трех первых поворотах, но едва я пошел на обгон, как он «захлопнул калитку» и мне пришлось отступить, в следующем повороте я вновь атаковал, мы поравнялись и в следующую секунду я увидел, что его машина едет прямо на меня, вытесняя с трассы на траву. Это уже не гонки, но я буду удивлен, если его не накажут. Решать FIA.

Вопрос: При контакте ваша машина не пострадала?
Хуан-Пабло Монтойя: Нет, нет, нет, но этого контакта хватило, чтобы вынести меня на траву.

Вопрос: И сразу после этого вы боролись с партнером по команде, с Ральфом…
Хуан-Пабло Монтойя: Да, вернувшись на трассу я увидел Ральфа и сделал то, что должен был сделать — перекрыл траекторию. У меня было достаточно скорости, чтобы остаться впереди.

Вопрос: А скорость Дженсона?
Хуан-Пабло Монтойя: На первых кругах я не верил своим глазам, он точно по рельсам ехал. Невероятно. Мы знали, с какой скоростью можем ехать, но Дженсон действительно удивил. Тут ничего не поделаешь, наша машина недостаточно быстра.

Вопрос: Михаэль, вы слышали комментарии Хуана-Пабло, расскажите о вашей точке зрения на этот инцидент. И что значит для вас третья победа в Сан-Марино, важная победа Ferrari в этот эмоциональный уик-энд?
Михаэль Шумахер: Я — посол Сан-Марино, это домашняя для Ferrari трасса и я хотел подарить эту победу тифози. Эмоции действительно фантастические, об этом можно было только мечтать — абсолютная победа в трех первых гонках и практически идеальный, за исключением квалификации, результат в четвертой.Пресс-конференция

Вопрос: Михаэль, вы сказали, что правая часть трассы была очень скользкой. Это стало следствием ночного дождя и повлияло на вас больше, чем на соперников?
Михаэль Шумахер: Ммм. Может быть. Наверное дождь смыл отработанную резину, температура упала и поэтому асфальт стал скользким. Похоже нам просто нужно больше времени, чтобы резина набрала рабочую температуру и сцепление с трассой стало столь же хорошим, как у соперников.

Вопрос: Четвертая победа подряд, о большем нельзя было и мечтать…
Михаэль Шумахер: Конечно, правда вчера мы допустили ошибку, но нельзя быть совершенным во всем.

Вопрос: Кажется перед финишем вы немного расслабились, это так?
Михаэль Шумахер: Да, конечно. Преимущество было достаточно комфортным, по радио мне говорили о скорости Дженсона и я лишь старался его поддерживать.

Вопрос: Вы слышали комментарии Хуана-Пабло по поводу инцидента на старте? Не хотите на них ответить?
Михаэль Шумахер: Нет.

Вопрос: Дженсон, второе место, это приятно, однако Михаэль все же прорвался вперед…
Дженсон Баттон: Да, это произошло весьма странно. Я не волновался по поводу Михаэля, зная, насколько трудно здесь обгонять, однако после первого пит-стопа, который он совершил на два круга позже, Шумахер получил огромное преимущество. Я был потрясен.

Вопрос: На первых кругах вы не волновались по поводу сцепления с трассой?
Дженсон Баттон: Сцепление действительно было неважным, но я хорошо стартовал и смог оторваться. Я всерьез атаковал, хотя машина вела себя нервно, я знал, что Михаэль попытается сократить отставание и постарался создать отрыв на первых кругах.

Вопрос: Примерно в тот же момент, когда сгорел мотор на машине Такумы Сато вы провалили круг, проехав его за 1.28. Что произошло?
Дженсон Баттон: Я был одним из первых, кто проезжал мимо Сато и здорово притормозил, потому что из-за облака дыма ничего не видел. Я потерял там шесть или семь секунд.

Вопрос: Что вы думаете о втором месте?
Дженсон Баттон: Я доволен. Все мы знаем, что Ferrari недосягаемы в гонке и второе место — фантастический результат для команды. Сезон начался очень неплохо и я с оптимизмом поеду в Барселону.

Вопрос: Хуан-Пабло, вы третий. Можно ли было надеяться на лучшее?
Хуан-Пабло Монтойя: Нет, машина было недостаточно быстра.

Вопрос: Но свет в конце тоннеля все же виден?
Хуан-Пабло Монтойя: Может быть в конце сезона или в следующем году. Сейчас нам просто нечего противопоставить, машине не хватает скорости. В квалификации еще можно проехать единственный быстрый круг, а в гонке это получается лишь изредка…

Вопрос: Дело в нехватке мощности мотора?
Хуан-Пабло Монтойя: Дело во всем. Мы проигрываем в мощности, в прижимной силе. У нас есть небольшое преимущество над соперниками, кроме BAR, эта команда напротив, нас догоняет. Мы должны найти способ вернуться на вершину.Вопросы с мест

Вопрос: вчера вы сказали, что рассчитываете на борьбу в гонке. С машиной что-то случилось, после того, как вы побывали на траве?
Хуан-Пабло Монтойя: После контакта в четвертом повороте видимых проблем не было, Михаэль ударил в левый бок, но кажется обошлось без повреждений. Если вспомнить вчерашнее время на круге, то мы проехали гонку в хорошем темпе.

Вопрос: Михаэль и Хуан. Когда вы боретесь друг с другом за позицию в повороте, существуют ли какие-то рамки, что вы считаете недопустимым?
Хуан-Пабло Монтойя: Он сказал, что не видел меня. Наверное забыл посмотреть.Михаэль Шумахер: Я видел его атаку на торможении в предыдущем повороте, но обычно на внешнем радиусе вы теряете скорость и я не ожидал его появления в следующем поворота.

Вопрос: Хуан-Пабло, вы сказали, что Михаэль вряд ли избежит наказания со стороны FIA. Какого решения вы ждете?
Хуан-Пабло Монтойя: Вспомните Индианаполис, тогда я просто коснулся Рубенса, находясь внутри поворота и даже выехал на траву, чтобы избежать столкновения. Но мы коснулись, я получил штраф с проездом через пит-лейн и похоронил свои шансы на титул. В ином случае я мог выиграть чемпионат, а Михаэль постоянно избегает наказания за подобные поступки. Мне это кажется несправедливым, правила должны быть одними для всех. Не должно быть исключений для тех, кто выступает за Ferrari, и для тех, кого зовут Михаэль Шумахер.

Вопрос: Дженсон, вы видели то, что происходило позади? Вас не удивило преимущество в 2.7 секунды после первого круга?
Дженсон Баттон: Я немного удивился этому отрыву, а времени следить за происходящим позади просто не было. Я обратил внимание на то, что красная машина отстает, это и было моей целью.

Вопрос: Мы можем поговорить о том, что эта гонка в Имоле может быть последней?
Михаэль Шумахер: Это было бы очень печально, но мы уже видели, что некоторые трассы возвращаются в календарь. Надежда есть и я скрещу пальцы.Дженсон Баттон: Было бы жаль потерять эту трассу, это отличный автодром со своей историей и болельщиками.Хуан-Пабло Монтойя: Согласен.Вопрос: Впервые вы выиграли гонку в Имоле десять лет назад, когда погиб Айртон… Михаэль Шумахер: Каждый раз прибывая в Имолу мы вспоминаем Роланда и Айртона и тот факт, что прошло десять прошедших лет ничего не меняет.

Вопрос: Дженсон, вы чувствуете, что можете догнать Ferrari. Прошедший ночью дождь мог помочь Ferrari?
Дженсон Баттон: У Ferrari серьезное преимущество над всеми нами, конечно дождь мог помочь им, но столь серьезное преимущество он создать не в состоянии. Михаэль лидировал с запасом в 27 секунд перед тем, как сбавил темп, это огромная разница, если вспомнить, что на первых десяти кругах я лидировал. Если бы я знал, почему они так быстры, мы бы уже работали над этим. Но не так просто понять, почему это происходит.

Вопрос: Хуан-Пабло, говоря об инциденте вы заметили, что ушли на внутренний радиус, а по телетрансляции видно, что вы были снаружи поворота…
Хуан-Пабло Монтойя: Это было потом, на выходе из трех первых поворотов он плохо разгонялся и я занял внутренний радиус.

Вопрос: Вы говорите о Tosa?
Хуан-Пабло Монтойя: Нет, о том, что было перед Tosa — в первом, втором и третьем повороте. Я поражен, на самом деле я вышел вперед на торможении (по ТВ как раз показывают запись старта). О, нет, он не видел меня там (смех). Вы должны быть слепы или глупы, чтобы не увидеть соперника в такой ситуации. Таковы гонки.

Вопрос: В Tosa вы не переоценили свои силы, атакуя по внешнему радиусу поворота?
Хуан-Пабло Монтойя: Я делал это прежде, там отличное сцепление с трассой и я занял поворот, когда Михаэль зашел шире и выпихнул меня. Кстати, на Нюрбургринге я тоже обгонял его по внешнему радиусу. В первых поворотах у Михаэля были явные проблемы со сцеплением с трассой, я понимаю, что он защищал позицию, вопрос только в том, насколько далеко при этом можно зайти.

Вопрос: Дженсон, вы видели запись инцидента и можете сказать свое мнение?
Дженсон Баттон: Ой, я пропустил (смех). Я просто в тот момент смотрел на другое.

Вопрос: Михаэль, кого вы считаете своим главным соперником в этом сезоне? Преимущество в 16 очков впечатляет, но может быть основным конкурентом будет Дженсон?
Михаэль Шумахер: Скорее всего.

Вопрос: Хуан-Пабло, а вы видели Ральфа (смех)?
Хуан-Пабло Монтойя: Я перекрыл траекторию и не жалею об этом. Из-за инцидента на старте я мог потерять позиций десять, к тому же все было сделано корректно.

Вопрос: Дженсон, учитывая результаты тестов в Барселоне вы можете рассчитывать на борьбу с Ferrari в Гран При Испании?
Дженсон Баттон: Это сложно. На тестах вы не можете судить о том, сколько топлива в машинах соперников, над решением каких задач они работают. Мы действительно были быстры в Барселоне, как на единственном быстром круге, так и на длинной дистанции, но Ferrari недостижимо быстры в гонке. Мы будем ближе, но для того, чтобы бороться, нужно сделать большой шаг вперед.

Вопрос: Хуан-Пабло, вы можете объяснить свою жестикуляцию на последнем круге в адрес Михаэля?
Хуан-Пабло Монтойя: Я просто хотел, чтобы он подумал о своих действиях.Михаэль Шумахер: А я подумал, что меня поздравляют…Хуан-Пабло Монтойя: Ну уж нет.

Александр Новиков: «Я ВСЕГДА БЫЛ РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ…»

«Даже такой тяжелый, страшный опыт, как лагерь, может иметь свои положительные стороны. До тюрьмы я не знал своих границ – ни духовных, ни физических. Выйдя, стал сильнее, смелее, научился мгновенно разбираться в людях…», – признался накануне своего 60-летия в эксклюзивном интервью порталу chanson.ru Александр НОВИКОВ.

Говорить с Александром Новиковым одно удовольствие. Он честен, искренен, не кривит душой. К тому же речь Александра легка и проста. Но это та простота, в которой сразу угадывается прекрасное знание русского языка. «Я воспитывался в интеллигентной семье, – объясняет Новиков, – к девяти годам прочел чуть ли не всю классическую русскую литературу». Впрочем, словарный запас моего собеседника чрезвычайно богат. Если надо, он легко может перейти и на феню – блатной язык. «Я, конечно, многое уже подзабыл,- сказал мне Александр, улыбаясь, во время нашей встречи. – Но в принципе, если бы сейчас здесь сидел мой солагерник, вы бы из нашего с ним разговора не поняли бы практически ничего».

– Александр, не было ли у вас желания вычеркнуть те шесть лет, что вы провели в неволе?

– Никогда. Вообще из жизни ничего нельзя вычеркивать. Ее причинно-следственные связи нам неведомы. Все в нашей жизни взаимосвязано: в ней нет ни мелочей, ни случайностей. Одно вытекает из другого.

– То есть без тех страшных лет вы были бы другим человеком?

– Другим, быть может, и не был. Но менее опытным точно. Тюрьма ведь на всех по-разному действует: кто-то катиться дальше вниз, а кто-то выносит из этого положительный опыт.

– Подождите, Александр, давайте все разъясним, чтобы не получилось, будто сидеть в тюрьме полезно, хорошо…

– Нет. Оказаться в тюрьме, безусловно, – плохо. Это – страшное, жуткое место. Но даже оттуда можно вынести что-то положительное. До лагеря, например, я не знал своих возможностей: ни духовных, ни физических. Пройдя же это испытание, я стал гораздо смелее, у меня теперь безотказно работает интуиция, я легко, с одного взгляда, могу понять, что за человек стоит передо мной… Я не боюсь физической боли, я стал выносливым. Я научился довольствоваться малым. Могу спать на голом полу, на досках, на бетоне да на чем угодно!

– Что вас поддерживало там, в неволе?

– Желание выжить, не проявив при этом малодушия, слабости.

– Скажите откровенно, часто вспоминаете время, проведенное в лагере?

– Да, ну что вы! Нет, конечно! Разве можно всегда держать в памяти целую жизнь? Память, с моей точки зрения, как удочка – ныряет время от времени и вытаскивает что-то со дна. Но всё дно поднять немыслимо! Жизнь – огромная река. Невозможно вечно жить лишь каким-то одним отрезком, одним событием. Ну, был я в тюрьме – но нельзя же теперь постоянно говорить об этом, страдать, кричать…

– Хорошо. Чтобы закрыть тему, расскажите, пожалуйста, за что вас посадили?

– Дело было сфабриковано – от начала до конца. Сначала мне хотели «впаять» статью за антиобщественную деятельность – за альбом «Вези меня, извозчик». Потом – за частное предпринимательство. Вместе с талантливыми специалистами в области радиоэлектроники, отработавшими годы в лучших научно-исследовательских институтах страны, в конце восьмидесятых я наладил в Свердловске выпуск музыкальных колонок и усилителей. Потребность в них была колоссальная, ибо наша промышленность выпускала не колонки и усилители, а полную дрянь. Но за подобного рода частное предпринимательство в то время «давали» в СССР два года. Однако этого ОБХСС и КГБ оказалось мало. И они начали копать, пытаясь доказать, что детали для своих колонок и усилителей мы воруем на заводах. Не получилось. Ибо все необходимые детали мы на самом деле покупали в магазине «Юный техник»! И тогда они стали доказывать, будто я продавал эту аппаратуру, выдавая ее за фирменную, то есть произведенную, якобы, на Западе. Это был бред. Это – во-первых. А, во-вторых, все, кто покупал ее, знали, что и колонки и усилители – самодельные. Органы опросили 161 человека – частных лиц, музыкантов, директоров ресторанов и дворцов культуры, кто покупал нашу аппаратуру. Все заявили: «Да, мы знали, что аппаратура Новикова самодельная». Казалось бы все ясно. Но пришел приказ сверху – и начался повторный допрос свидетелей. На сей раз, на них давили, говорили, если не покажите против Новикова, посадим вас. И через две недели 160 человек поменяли свою точку зрения точно на диаметрально противоположную. Лишь один отказался свидетельствовать против меня. Как бы то ни было, в 1985 году по приговору Свердловского суда я получил десять лет лагерей усиленного режима.

– В 1990 году вас освободили, а позже Верховный суд России отменил приговор за отсутствием состава преступления. Скажите, а после вынесения оправдательного приговора, перед вами хотя бы извинились?

– Нет, не извинились, и конфискованного не вернули.

– Кстати, из трехсот песен, что в вашем репертуаре, сколько из них на лагерную тему?

– Десятка два. Да и то нельзя сказать, что они исключительно на лагерную тему. В любой своей песне я говорю, прежде всего, об общечеловеческих ценностях. В тех, что о лагерной жизни, я показываю чувства, что переживает человек в неволе. Это — не пропаганда блатной субкультуры. Тюремная роба, в конце концов, – явление временное.

– Вы пишете сердцем?

– Не только. Разум тоже присутствует. (Смеется) Одним сердцем писать нельзя. Как, впрочем, и одним разумом. Если пишешь одним разумом – получается рифмованная проза. Если одним сердцем – поэтическое сумасшествие. Поэтому хорошие плоды дает их содружество плюс Божья помощь.

– Александр, вы родились на острове Итуруп, где ваш отец служил военным летчиком. Японцы этот остров считают своим и давно просят Россию его им отдать. Вы что думаете по этому поводу?

– Убежден: отдавать Итуруп японцам нельзя. Не потому, что я их не люблю. Просто свою родину я люблю больше. Я вообще ярко выраженный патриот России.

– Не пойму, как при таком патриотизме, вы еще в юношестве стали антисоветчиком?

– Тут как раз все понятно. Одно дело Родину любить, другое – власть и систему. Знаете, я никогда не думал уехать из России, но в шестнадцать лет на полном серьезе вынашивал план государственного переворота в стране. Думал, как бы покончить с этой системой, погрязшей в фарисействе. Я всегда был революционером. Декабристом, если хотите. Я никогда не скрывал своего отрицательного отношения к советскому строю. Меня постоянно тащили в комсомол, а я всегда повторял: нет. Я ненавидел активистов, которые маршировали строем, и вопили на собраниях абсолютно дежурные фразы, сами не веря в них. Это была игра в тотальную ложь. Она мне претила.

– До такой степени, что вы, насколько мне известно, не раз пускали в институте в ход кулаки, чтобы урезонить этих зарвавшихся активистов, поставить их на место…

– Верно, было дело. Сначала в Уральском политехническом институте (УПИ), откуда меня из-за этого выгнали, а затем и в Свердловском горном. В УПИ, кстати, я пошел ради одного, чтобы играть в вокально-инструментальном ансамбле. Раньше ведь их просто так организовать было невозможно. Все музыкальные ансамбли базировались в основном по вузам. Но и из Горного института мне пришлось уйти из-за одной драки в общежитии, на которую меня просто-напросто спровоцировали комсомольские активистки. В результате приехала милиция, и меня забрали, посадили в камеру. Следователю на следующий день я все рассказал, а она мне говорит: «Да я все знаю, какие у вас в институте в студсовете подонки. У меня там сын учится». Всю правду я рассказал и судье. И он тоже все понял. В итоге я отделался штрафом в тридцать рублей. Декан был порядочный человек, предложил написать заявление об уходе по собственному желанию, чтобы потом восстановить меня в вузе. Я поблагодарил его, но восстанавливаться в институте не стал – пошел в 22 года играть и петь в ресторан.

– На гитаре учились играть в музыкальной школе?

– Нет, ни музыкальных школ, ни литературных университетов я не оканчивал. Что совершенно не мешает мне сочинять. Знаете, я убежден, что эта способность дается свыше. Научить же человека писать стихи или музыку, с моей точки зрения, невозможно… Музыкой я увлекся в конце шестидесятых, в лет пятнадцать. Когда услышал Высоцкого и The Beatles. Мне сразу захотелось научиться играть на гитаре. Помню, попросил тогда у мамы денег и купил себе за семь рублей пятьдесят копеек гитару. С тех пор, думаю, мне и захотелось стать музыкантом.

– Что за песни пели в ресторане?

– Репертуар всех наших популярных в семидесятые годы исполнителей – «Самоцветов», «Песняров», «Синей птицы»… и разных зарубежных. Зарплата была средняя – девяносто рублей. Но ведь в ресторане часто играют по заказу. Так что в месяц, получалось, зарабатывал до 350 рублей. Неплохие деньги для семейного человека. Я как раз только женился и вскоре у меня родился сын Игорь, а затем дочь Наташа.

– Расскажите о детях, жене…?

– Игорю сейчас 37 лет, Наташе – 30. Они не занимаются музыкой и слава Богу. Я не отношусь к тем родителям, которые стараются пустить детей по своему пути. В качестве продолжателей дела отца. Чем заниматься, дети, считаю, должны решать сами. У Игоря фотоателье и строительный бизнес. Наташа недавно родила сына, поэтому пока находится дома. Она, кстати, окончила архитектурный институт — факультет промышленного дизайна. А сейчас заочно получает еще одно образование – искусствоведа. Ее, кстати мы назвали в честь моей младшей сестры Натальи, которая погибла в авиакатастрофе. Наташа была членом основной и молодежной сборной СССР по баскетболу. В 1971 году самолет, на котором она летела вместе с командой на соревнования, потерпел крушение при посадке в аэропорту Праги. В живых из сборной страны тогда не остался никто… Ей было всего 17 лет.

С женой Машей мы вместе учились в Свердловском горном институте. Познакомились во время геодезической практики. Влюбился я в нее с первого взгляда, и мы быстро поженились. Если бы вышло начать жизнь сначала, женился бы только на ней. Не каждая, признаюсь, способна меня вынести. Я ведь не очень удобный человек – неспокойный, не домашний. Бурлящий. Хотя положительных качеств у меня, безусловно, больше, чем отрицательных! (Смеется)

– Особенно несладко Маше пришлось, когда вы попали в тюрьму, и она на долгое время осталась одна с детьми…

– Тогда началась настоящая травля. Атмосфера вокруг была зловещей. От нее многие отвернулись на работе, разбежались некоторые знакомые, домашний телефон замолчал. К ней просто боялись подходить. Да, что и говорить, жена моя через многое прошла…

– Чувство мести вам знакомо?

– Иногда по горячности меня посещает мысль отомстить за какую-то нанесенную обиду. Но состояние это быстро проходит. Я не злопамятный.

– Может, вы завистливый?

– Нет. Если и есть во мне зависть, то в очень малых дозах. Да и то она хорошая, с положительным знаком. Чувство это может вызвать во мне, например, человек, способный сочинять стихи, которые сам я написать не смогу. Такая зависть подстегивает, заставляет тянуться.

– Выйдя из тюрьмы, быстро взялись за старое? Я имею в виду музыку, столь любимый вами городской романс…

– Сразу же! (Улыбается) На вокзале меня встречали все мои музыканты. Мы приехали домой – там уже был накрыт стол. Посидели, выпили, закусили, посмеялись. А на следующий день утром я уже был в студии. Мы тут же взялись работать над тем, что я написал в лагере.

– У вас там была специальная тетрадь?

– Какая тетрадь! Все приходилось прятать. Там ведь постоянно обыскивали. Уйдешь на работу – придешь – все перевернуто вверх дном. Вечно искали у меня какую-то крамолу. Они там купались в идиотизме. Сверху без конца слали указания — держать Новикова под особым контролем – может на волю выпустить какие-нибудь стихи, что страна рухнет!

– В своей книге вы называете себя уголовным бардом. Именно так вы себя позиционируете?

– Нет, конечно! (Смеется) Уголовным бардом меня назвала советская пресса. Ведь статьи против меня, моего творчества появились в свое время практически во всех центральных газетах страны – «Правде», «Известиях», «Советской России»… В книге я же использовал этот, с позволения сказать, термин с иронией, с издёвкой.

– Александр, вы рассказали, как в студенческие годы, отстаивая справедливость, бились на кулаках. А после приходилось?

– Много раз. И сейчас даже иногда приходится. Я не из тех людей, которые бегут звонить «О2». Я стараюсь все вопросы решать на месте и сам. Конечно, лучше без кулаков, но если человек не понимает… Как-то, например, пришлось утихомирить одного разбушевавшегося в самолете перед взлетом депутата. Он был пьян, всех оскорблял, вел себя омерзительно. Просьб успокоиться, к сожалению, не понял. С удовольствием разбил ему морду.

– Кто ваш зритель, слушатель?

– Человек с интеллектом и чувством юмора выше среднего. Мои песни понятны всем, но таким — особенно.

– Кстати, в вашем райдере есть что-то особенное?

– Нет, в нем нет никаких безумных требований. Все, что меня интересует — только техническая сторона, необходимая для концерта. Никаких бытовых изысков в нем не имеется. Мне не нужно окон, выходящих непременно на юг, мне не нужен коньяк в гримерку. Если понадобится, я сам в состоянии его купить. Мне не нужен «Мерседес». У меня, в конце концов, есть свой.

– Как часто вы выступаете?

– Не часто. Сейчас просто нет времени.

– Как это нет времени?!

– Во-первых, я художественный руководитель Уральского Государственного Театра эстрады. Это современный театр, без сомнений, лучший театр эстрады в стране. Во-вторых, у меня есть бизнес – своя строительная компания. Это, знаете ли, – очень удобно. Бизнес позволяет мне не метаться по гастролям, лихорадочно зарабатывая деньги, а больше заниматься творчеством. Ко всему прочему я президент благотворительного фонда «400-летия Дома Романовых».Ну, и много чего еще.

– У вас есть мечта?

– Да, она совершенно элементарная – чтобы как можно дольше не забили в шестигранный кейс. (Улыбается) Только не подумайте, что я боюсь смерти. Просто смерть ставит точку. А я еще не все сделал.

– Хобби?

– Писать песни – это и есть мое хобби.

– Как расслабляетесь?

– На самом деле я всегда нахожусь в рабочем тонусе. Конечно, могу позволить себе куда-то уехать. Или побыть день на даче. Но, даже глядя на цветочную клумбу, все равно буду думать, размышлять, что-то искать. Я иначе не могу.

– Вы такой положительный, что я не удивлюсь, если сейчас скажите, что не курите и не пьете.

– Я не курю и не пью. Хотя в свое время делал и то и другое. Причем и пил и курил достаточно много. Курить бросил лет двадцать назад. Воля у меня железная. Если что-то для себя решил – сделаю обязательно.

– Что для вас идеальное счастье?

– Такого не существует. Счастье не может быть долговременным. Это миг.

– Хотя бы один такой миг можете вспомнить?

– Каждый счастливый миг зависит от конкретной ситуации… Ну, вот пожалуйста, первое, что пришло в голову. Я сидел в карцере, уже суток 10. Холод, клопы, голод… В день там полагался кусок черного хлеба, щепотка соли и чашка горячей воды. И вдруг открывается железная дверь, и мне дают не только полбуханки черного хлеба, но и белого. А еще несколько сигарет. В этот момент, было ощущение счастья. Не потому, что дали лишний кусок белого хлеба и сигарет, в карцере не положенных, а кто-то о тебе помнит!

– Александр, как и где будете отмечать свой 60-й юбилей, решили – в Екатеринбурге, в Москве, в Париже или, быть может, в Лас-Вегасе..?

– Я не помпезный человек. Терпеть не могу салютов. Тех же, кто любит их устраивать на свои юбилеи, считаю идиотами. Я не люблю также многолюдных банкетов, бесконечных здравиц в свою честь. Мне просто их лень слушать. Ведь практически каждый говорит одно и тоже, все здравицы, по сути, состоят из штампов. Мой план таков. 26-го октября будет мой концерт в Екатеринбурге, 31, в день рождения, в Москве – в Кремлевском Дворце. После концерта — маленький банкет на человек 20-30 – для узкого круга своих друзей.

– Какую черту в мужчине вы считаете главной?

– В мужчинах самая отвратительная черта – мелочность. Мелочный мужчина мелочен во всем. Главное же качество мужчины, с моей точки зрения, – великодушие. Сила мужчины, не в том, сколько он может отнять, а в том, сколько он может дать.